Голубь и Мальчик - Страница 15

Семейное пристрастие к еде явственно обнаружилось у них уже в первые дни жизни, и Зоар не раз говорила, что намерена кормить их грудью долгие годы, потому что они сосут так энергично, что это доводит ее почти до обморока, и она до самозабвения любит те минуты, когда «сиси опорожняются, а дети наполняются», и всё затуманивается, и тело становится легким, и хочет взлететь, и только близнецы, которые, наполнившись и отяжелев, превращаются в мешки с песком, удерживают ее на этой земле.

И действительно, уже в два года Йо-Йо были выше и шире всех своих сверстников и гордо несли перед собой круглые и крепкие животики. Как я сам и как их отец, они научились читать еще до того, как пошли в первый класс, но не на памятниках писателям, а на коробках «геркулеса», которые мать ставила перед их мгновенно опустевавшими тарелками.

На всяком семейном торжестве они интересовались, «приглашены ли дяди из кибуца», и сразу же бежали к ним с радостными криками: «Займите нам места» и «Мы хотим сидеть с вами», наслаждаясь теми тяжелыми похлопываниями, которыми их приветствовали дяди. Те всегда появлялись единой группой синих отглаженных брюк и плотных животов, обтянутых шатрами белых рубашек, и у каждого торчала из кармана большая сверкающая ложка: «Мы прихватили из дому свою посуду, так мы успеем больше съесть».

На официанток, которые обычно крутятся на таких сборищах среди собравшихся и предлагают маленькие бутерброды, они вообще не обращают внимания. «Они игнорируют несущественные мелочи», — цитирует Зоар один из своих толстых романов. Берут тарелки из горки, которая высится на краю стола, и уже в разгар свадебной церемонии стоят, молча и терпеливо, возле накрытых кастрюль и тазов, и лишь слабый трепет крыльев носа и угол наклона головы выдает, что они изо всех сил силятся угадать, что скрывается под каждой крышкой.

— Возьми немного салата, — предложила Лиора одному из племянников Зоар, потрясенная горой гуляша на его тарелке.

Парень усмехнулся:

— Салат? Что, эти зеленые листья?

— Почему бы нет? Овощи — это полезно.

— Что с тобой, тетя Лиора? Ты не понимаешь, как устроен мир? Это коровы едят зелень, а мы едим коров.

— Это поможет тебе спровадить пищу в желудок.

— Что, я похож на человека, которому нужна помощь, чтобы спровадить еду в желудок?!

— Видишь, — шепнула Лиора Биньямину, — вот как раз в честь этих твоих родственников я и назвала тот «шевроле», что купила Яиру, «Бегемотом».

А Биньямин проворчал:

— Не люблю, когда дети сидят с ними. Почему они не сидят за нашим столом?

Но их мать, улыбнувшись своей неторопливой и умиротворенной улыбкой, сказала:

— Потому что они существа того же вида и с ними они чувствуют себя, как дома, где их принимают, какими они есть, не делают им замечаний и не пытаются переделать на иной лад.

— А потом они и выглядеть будут, как те, и ни одна девушка не захочет иметь с ними дела.

— Они и так уже выглядят, как те, — веселилась Зоар, — правда, чуть поменьше, но они быстро растут, так что ты не беспокойся. Что же касается девушек, — добавила она, — то поживем — увидим, Биньямин. Я знаю многих девушек, да я, по правде, и сама такая, которые любят именно таких парней. Больших и добрых, которые будут носить тебя на руках, на которых можно положиться, которых можно стукнуть при желании и позвать на помощь при необходимости.

— Если это то, что ты любишь, почему ты не вышла за такого бегемота? — спросила Лиора.

— Я выбрала бегемота твоей породы.

Вот такая у нас семья: маленькая, но полная взаимных симпатий. Моя жена симпатизирует Папавашу и моему брату, брат симпатизирует ей и себе, а мне симпатичны его жена и ее сыновья, и я ему завидую.

9

Дом и кабинет Папаваша освободились от мебели и заполнились гулкой пустотой. Грузчики затянули последние узлы. Папаваш, напряженно и сосредоточенно, двигая кончиком языка в такт движениям отвертки, снял с дверей «Доктор Яков Мендельсон — детский врач» и «Я. Мендельсон — частная квартира». Он положил таблички и шурупы себе в карман и сказал: «Едем».

Мама покраснела. У нее было два способа краснеть: иногда она краснела, начиная со лба, и это свидетельствовало о смущении, а иногда — от груди вверх, и это означало недовольство. На этот раз краснота поднялась от груди. Она быстрым шагом вернулась и взбежала по ступенькам в пустую квартиру. Мы ждали, пока она вернулась и объявила, что хочет ехать на грузовике с вещами, у заднего борта, сидя на кушетке из приемной. Биньямин тут же выразил желание сидеть рядом с ней, но Папаваш сказал, что это опасно. По дороге будут торможения и повороты, и «насколько я вас обоих знаю, вы обязательно будете высовываться из-под брезента».

Мать не спорила. Мы поехали перед грузовиками в нашем маленьком «форде-Англия». «Смотрите назад, дети, — шутил Папаваш, — следите, чтобы грузчики не удрали с нашим стетоскопом, и отоскопом, и цветным фонарем!»

По дороге — кажется, в Рамле — мы сделали остановку. Папаваш купил нам и водителям напиток под названием «град» и арабское мороженое, вкусное и тягучее. Мама не захотела присоединиться к угощению. Папаваш рассказывал что-то о Наполеоне, который убил где-то здесь беднягу муэдзина, мешавшего ему спать, — вон, там, возле той белой башни, — а дальше к востоку, среди желтеющих холмов и гор, которые уже начали вырисовываться в дрожащем воздухе, прочел нам лекцию о Самсоне-богатыре.

Мы начали подниматься среди гор. Папаваш рассказывал о Войне за независимость, показывал нам поржавевшие скелеты броневых машин и говорил об автоколоннах и боях за город и вдоль дороги к нему. Мать прикрыла глаза, и я сделал, как она, но открывал их каждые несколько секунд, чтобы проверить, не открыла ли она.