Голубь и Мальчик - Страница 28

Мириам улыбалась про себя, но на Малыша смотрела гневным взглядом. Ее зрачки сужались: «Исчезни!» Ее лоб хмурился: «Ты пугаешь голубей!» Малыш отступал дальше и смотрел издали, но какое-то время спустя снова приближался и в один прекрасный день осмелился предложить ей помощь. Он готов, сказал он, делать любую работу. Он, конечно, мал, признал он, но зато старателен и силен — «смотри, какие у меня мускулы, потрогай здесь, не бойся, надави сильнее…» — протянул он ей согнутую руку и поднял зардевшееся лицо, — и он не будет надоедать и мешать, он будет приходить сюда сразу же после уроков, получит и выполнит любое указание и не станет задавать вопросов.

Мириам сказала: «Не нужно!» — но именно в тот день лопнуло соединение в трубе водопровода, ведущей к крану голубятни, и ей понадобился кто-нибудь, чтобы закрыть и открыть шибер, пока она чинит и затягивает с другой стороны, и Малыш с успехом выполнил эту задачу, и она смилостивилась и позволила ему почистить кормушки. Она наблюдала за ним издали, искоса, как смотрел на нее доктор Лауфер, когда ее, в возрасте Малыша, мать привезла в зоопарк в Тель-Авиве и она не обращала внимания ни на тигра, ни на льва, ни на обезьян, а стояла и смотрела на голубей и не отходила от голубятни, пока проходивший там долговязый рыжий мужчина не пригласил ее войти внутрь. Сейчас она видела, что Малыш делает все основательно и аккуратно, а главное, что он движется внутри голубятни с каким-то врожденным спокойствием, плавно и мягко, и голуби не пугаются его присутствия.

Она велела ему подмести пол в голубятне и послала закопать мусор в яме, а через несколько дней, погасив свою вечернюю сигарету, вдруг спросила, сколько ему лет.

— Одиннадцать, — ответил он.

— Это хороший возраст. Чего ты хочешь — и дальше морочить мне и голубям голову или учиться и стать настоящим голубятником?

— Что значит голубятник? — спросил Малыш.

— Голубятник — это тот, кто занимается почтовыми голубями, — сказала она. — Я, например, голубятница. — И неожиданно добавила: — Это время я люблю больше всего. Это мое самое любимое время. Сейчас в Тель-Авиве тоже садится солнце, и зоопарк наполняется криками, и ревом, и рычанием, и доктор Лауфер приносит своим голубям ужин и говорит им спокойной ночи.

— Так это на самом деле почтовые голуби? — спросил Малыш. — Как он и сказал?

— Да.

— А куда они переносят письма? Всюду, куда им велят?

Она улыбнулась:

— Голуби умеют только одно — возвращаться домой. Если ты хочешь, чтобы кто-нибудь послал тебе письмо с голубем, ты должен дать ему голубей, которые выросли в твоей голубятне.

— Да, — сказал Малыш. — Я хочу научиться и стать настоящим голубятником.

— Тогда посмотрим, как тебе помочь, — сказала Мириам и поднялась с места в знак того, что сейчас она уходит и он тоже должен уйти, потому что ему нельзя находиться возле голубятни в ее отсутствие.

Голуби могут испугаться, а, как мы уже говорили, голуби должны любить свой дом, иначе они в него не будут возвращаться.

6

А теперь время рассказать о случайном стечении обстоятельств, которого в то время никто не заметил, но чей смысл и влияние еще прояснятся: в тот самый день, когда доктор Лауфер оставил Мириам и ее голубей в кибуцной голубятне, на некий балкон, что на улице Бен-Иегуды в Тель-Авиве, опустился раненый голубь. То ли опустился, то ли упал, проковылял немного, закапав плитки пола по диагонали пунктиром красных капель, и свалился совсем.

На балконе находились в это время Мальчик и Девочка. Она, лет двенадцати, единственная дочь у родителей, лежала на животе и читала, а он, пятнадцати с половиною лет, сын соседей с третьего этажа, спустился сюда за несколько минут до того, чтобы забрать рубашку, которая упала с их бельевой веревки на этот самый балкон.

Они оба бросились к упавшему голубю и наклонились, чтобы рассмотреть его. Обыкновенный голубь, сизо-голубой, с красными лапками, похожий на тысячу других голубей. Но глаза его были затуманены болью, а правое крыло свисало криво и вниз. Видна была тонкая сломанная кость, белевшая в разорванном мясе.

Мальчик бросился к себе наверх и вскоре вернулся с коробкой, на которой было написано по-немецки красивыми белыми буквами: «Verbandscasten». Он вынул оттуда бинты и дезинфицирующие вещества, смазал рану голубя йодом, а его поломанное крыло зафиксировал нитью рафии и палочкой. Девочка придвинулась к нему, чтобы лучше видеть, и ее золотистокудрявая голова оказалась так близко, что он ощутил легкую и приятную дрожь, которую даже в своих снах о ней ощутить не осмеливался.

Девочка, которая и не подозревала, какие чувства она возбуждает в его сердце, указала на хвост голубя.

— Смотри, — сказала она. Тонкая нить была обмотана вокруг трубочек двух соседних перьев. — Это перо его, а это — нет.

И действительно, одна из двух трубочек не имела перышек и не врастала в крыло. Судя по толщине, она вообще принадлежала курице или даже гусю. Мальчик разрезал нить тонкими ножницами, освободил чужую трубочку и посмотрел на нее на просвет. Что-то там было внутри. Маленькая скатанная записка. Он вытолкнул ее наружу спичкой, развернул и сказал:

— Прочти. Здесь есть сообщение.

В записке было всего три слова, требовательных и вопрошающих: «Да или нет?» Самые короткие из всех возможных слов.

— Что это значит — да или нет? — недоумевал Мальчик. — Да или нет что?

Сердце Девочки стучало.

— Это да или нет любви. Кто-то спрашивает у кого-то, согласна ли она.

— Почему именно любви? — усомнился Мальчик. — Это вполне может быть письмо от родственников, или от компаньона по делу, или что-что связанное с Хаганой.