Голубь и Мальчик - Страница 78

И смахнула слезу гнева, покраснела, поцеловала и отстранилась от него.

— Так ты пришел попрощаться со мной?

— Я пришел посмотреть на тебя, и обнять тебя, и поговорить с тобой, и попрощаться тоже. У нас был час, а из-за того, что ты споришь со мной, у нас осталось только пятьдесят две минуты.

Она снова прижалась к нему, всем телом, грудью к его груди, и его нога нашла свое место между ее ног, ощутив знакомое тепло ее лона. Она погладила его через одежду. Он застонал, оторвался от нее и сбросил с себя плащ. Девочка снова обняла его и улыбнулась ему широко открытыми и очень близкими глазами.

— Погладь меня, — сказал Малыш, — потрогай меня и скажи, как ты мне всегда говоришь: а сейчас и ты потрогай меня так же.

Они вошли в голубятню, и, пока он расшнуровывал ботинки, она начала целовать его от ямочки на затылке и вдоль ложбинки между двух мышц, спускающихся к спине, скользя по ней теплыми, долгими и обессиливающими поцелуями.

— Ненавижу этих обезьян, — сказала она. — Смотри, они таращатся на нас, как мальчишки на пляже.

Она распустила узлы занавесок, и гомон голубей разом затих. Они расстелили армейское одеяло, легли на него и замерли в долгом поцелуе. Он прижался подбородком к сгибу ее шеи и сказал:

— Это ты. Это твоя рука. Твои пальцы, как лепестки тюльпана, я чувствую, что это ты.

Она оторвалась от него, поднесла руку ко рту, облизнула пальцы и охватила снова.

— А сейчас?

— Как живот ящерицы.

— А сейчас?

Он застонал.

— Как бархатное кольцо.

— А сейчас и ты потрогай меня так же, — сказала девочка.

Его пальцы скользнули меж ее бедер, и она содрогнулась, напряглась, расслабилась. Воздух наполнился ее запахом.

— Давай будем совсем вместе, — сказала она. — Давай, наконец, сделаем это. Мы уже не дети. Мы взрослые люди, которые раздают почтовых голубей в прифронтовой полосе и идут с солдатами в бой.

— Когда я вернусь с войны, — сказал он.

— Эти ребята на юге, — сказала она, — когда они давали мне свои письма, я всё смотрела на них и думала: кто из них вернется домой? Кто родит детей, а кто нет?

— Мы родим.

— Давай сделаем нашего ребенка сейчас, любимый, — сказала она.

— Сейчас я боюсь.

— Чего? Того, что скажут?

— Ну, что ты…

— Тогда чего?

— Что, если мы это сделаем, я не вернусь.

— Не говори глупости.

— Такое бывает.

Она оторвалась от него, откинулась на спину, вздохнула:

— Я хочу раздеться совсем, догола. И чтобы ты тоже.

Они разделись догола и снова легли на одеяло.

— Обними меня, мой любимый, — сказала она. Откуда закрался в нее этот страх? Отчего эта грусть в сердце?

— Когда я вернусь с войны, — обнял он ее. — Сделаем это, когда я вернусь. Если у человека есть ради чего остаться в живых, он не умрет.

И после короткого молчания и легких, едва касающихся пальцев сказал еще:

— Я хочу, чтобы первый раз совсем вместе был у нас при встрече, а не при расставании. Чтобы это было дома, на кровати, на простынях, а не на полу голубятни. Мы так долго ждали, подождем еще немного.

Они прижались друг к другу изо всех сил, а потом он немного отстранился, чтобы дать место и другой ее руке.

— Как приятно, — сказал он.

— Что приятно? Скажи мне точно.

— Что ты можешь делать двумя руками две разные вещи одновременно.

Они улыбнулись и замолчали. Он — молчанием нарастающего желания, она — любопытства.

— Как интересно выталкивается вдруг мне в руку твое белое семя, — сказала она, и Малыш задрожал всем телом, его спина затвердела, он застонал, а потом спрятал голову у нее на груди и засмеялся облегченно и счастливо. — И этот твой смех потом. И этот твой запах, как в наш первый раз, ты помнишь? Тогда, в школе «Ахад-Гаам»?

— Я помню. Я и сейчас не понимаю, как это произошло.

— Ты вдруг начал целовать мои соски, а я коснулась тебя, и твое семя выбрызнуло мне в руку, и оно было таким же жарким и белым, как сейчас. — И она показала сложенную горсткой ладонь. — Смотри, как давно мы не виделись. Я могла бы влить это сейчас в себя, и у меня родился бы твой маленький мальчик.

— Не смей! — сказал Малыш, схватил ее за руку и с силой провел ею по своей груди. — Нашего мальчика мы сделаем после войны. Я вернусь домой живым. Мы будем лежать при свете, с открытыми глазами и смотреть, и мы будем совсем внутри друг друга.

— Поцелуй меня, — сказала она. Откуда эта боль в груди? Кто сдвинет этот тяжелый камень?

— А когда ты будешь беременна нашим ребенком, я буду чистить тебе миндаль, чтобы у тебя было белое молоко, а у нашего мальчика были белые зубы.

Он погладил ее там, и ее дыхание прервалось:

— А сейчас и ты потрогай меня так же.

Малыш распластался над ней, его губы бродили по соскам ее грудей. Ее рука направляла его пальцы. Его рука открывала сладость ее влагалища, раздвигая его, гладя его, и она затихла, а потом вдруг застонала и вскрикнула так громко, что Малышу пришлось прикрыть ее губы ладонью:

— Шшш… какой-нибудь прохожий на улице еще подумает, что здесь какой-то большой зверь…

— И не очень ошибется, — сказала Девочка, и они оба с трудом сдержали смех.

Она отодвинулась от него, вытянулась, расслабилась, шумно выдохнула и прошептала:

— В следующий раз. Война кончится, и ты вернешься, и мы будем лежать с открытыми глазами, ты во мне и вокруг меня, и я вокруг тебя и в тебе, и наши руки и глаза будут вместе, и мы тоже будем совсем вместе, один в другом.

— Нам дадут семейную комнату в кибуце, — сказал Малыш. — И у нас будет мальчик, который будет бегать босиком и пачкать ноги в грязи.