Голубь и Мальчик - Страница 65

— Новый Иреле! — похлопал он меня по плечу. — Жаль, что ты им не сказал еще одну фразу: а вот вы, приятели, нашу приемную комиссию не прошли. Но не страшно, главное — сейчас они знают, что с нами такие номера не проходят.

Так оно и произошло. Требование бухгалтера было снято, и на следующий день «новый Иреле» подписал договор и внес первый платеж. Потом он сфотографировал дом, проявил снимки в ближайшем торговом центре и поехал показать их своей матери.

Мама находилась тогда в больнице «Хадаса», в терапевтическом отделении, лежала на кровати возле окна.

Я стоял несколько минут в дверях, глядя на нее. Исхудавшее, слабое тело, безволосая голова в большой голубой косынке. Ее взгляд был устремлен за окно, к иерусалимским холмам, и только потом вернулся ко мне.

— Здравствуй, мама, — сказал я. — Новая косынка?

— Мешулам дал мне.

Она посмотрела фотографии.

— Я рада. Это точно такое место, о котором я думала. Я вижу несколько голубей на крыше. Если они гнездятся под черепицей, прогони их оттуда и закрой все дыры и щели. Голуби под крышей — это кошмар.

— Я не такой уж хороший фотограф, сказал я, — и по этим снимкам трудно судить, как расположен дом внутри ландшафта. Подождем, пока ты почувствуешь себя лучше, и я свезу тебя туда.

Она сказала:

— Боюсь, что этого уже не будет, Яир, но уверена, что Тиреле всё сделает замечательно. Ты в хороших руках.

Я так испугался, что даже не спросил, откуда она знает, что это Тирца будет перестраивать мой дом.

— Ты выздоровеешь, — возразил я, — и ты увидишь дом и до, и после ремонта, и ты будешь приезжать туда, когда тебе захочется, и будешь слушать ветер, шумящий в больших деревьях, и выпьешь свою рюмку бренди, глядя на простор, о котором ты говорила. Этот дом больше твой, чем мой.

Но назавтра мама потеряла сознание и через три дня умерла, и Мешулам сказал, что хорошо было бы отложить начало ремонта. «Дом может подождать. Раньше отсидите траур, как положено. Главное, она узнала, что ты нашел свое место и что ты в хороших руках, — и снова расплакался: — С тех пор, как Гершон и моя Голди, мне никогда не было так больно».

Мы думали похоронить ее в Тель-Авиве, ее любимом городе, но оказалось, что она оставила завещание, неожиданное и подробное. Она хотела быть похороненной на кладбищенской горе в Иерусалиме, на вершине северо-западного склона. Мешулам через своих приятелей в «Хевра кадиша» устроил всё, что надо, а нам объяснил:

— Это то, что она сказала мне и адвокату, которого я ей привел: «Это не для того, чтобы я могла смотреть на Тель-Авив. Это для того, чтобы Тель-Авив видел меня».

Мы отсидели с траурные дни в большой квартире в Бейт-Кереме: Папаваш, я, Зоар, которая занималась чайником, чашками и коржиками. Мешулам, который привозил нам еду из буфета Глика. Два гигантских Йо-Йо, Иоав и Иорам, получили отпуск и тоже приехали, и от этого казалось, будто квартира полна посетителей, даже в те минуты, когда никто не приходил. Вечерами приезжали Лиора, и Биньямин, и друзья Биньямина, которые рассказывали об ужасных случаях медицинских ошибок, а также просто сочувствующие. Тирца не пришла. Мешулам передал сообщение от нее. Она сожалеет, она очень любила твою мать, но инженер назначил ей еще одну встречу, а потом должны прийти землемеры.

Я гадал, придут ли и те двое мужчин, которых я видел у нее однажды: старик, который спросил, чему я хочу учиться, и смуглый хромой, который варил крепкий кофе, и мурлыкал, и напевал смешную песенку: «Маленький Ахашверош кофе пьет и ест бриошь…» — но вместо них пришли знакомые Папаваша — его бывшие коллеги и ученики, пациенты, которых он лечил, — одни из признательности, другие из желания увидеть наконец, что скрывается за дверью «Я. Мендельсон — частная квартира».

В последний день траура прошел последний весенний дождь, неожиданный и сильный, и ночью, когда я возвращался с Лиорой на улицу Спинозы в Тель-Авиве, поперек шоссе уже текли бурные потоки. По радио передавали о наводнениях и разливах, и у меня в мозгу мелькнула страшная мысль, что твою свежую могилу могло снести с кладбищенской горы по склону в долину.

В доме Лиоры, прислушиваясь к шуму воды, грохочущей по водосточной трубе, стучащей по крыше, барабанящей по листьям в саду и колотящей по жестяным бидонам, мусорным бакам и железным ящикам, я видел в своем воображении жуткие картины: оторванные конечности и катящиеся вниз кости. Я спрыгнул с кровати и оделся. Наконец-то найдется применение для нового плаща и резиновых сапог, ждущих в багажнике «Бегемота».

— Куда ты? — спросила Лиора из своей комнаты.

Я сказал ей правду. Я боюсь, что могилу матери снесло дождем, и хочу посмотреть, что происходит.

— Почему вдруг снесло? Она похоронена в бетонном ограждении.

— Ты не представляешь себе, что может натворить разлив.

— Но ведь мы же только что вернулись оттуда. Что за ужасы ты придумываешь?

— Можешь поехать со мной, если не веришь, — сказал я.

Нет, она не поедет. Она не будет участвовать в моих безумствах.

Даже американские еврейские сыновья-невротики не ездят промерять, не снесло ли дождем могилу их матери. А у нас в Америке, можешь мне поверить, бывают дожди и матери похуже, чем ваши.

— Зато у нас сыновья лучше, — сказал я и вышел.

Погода была ужасная. Ветер дул со всех сторон, и дождь хлестал, непрестанно меняя направление. То грохотал по крыше машины, то стлался почти горизонтально. Но «Бегемот», упрямый, как и его хозяин, пробился, игнорируя мольбы застрявших в воде шоферов, через долину Аялон, прошел через узкие Врата Ущелья, взобрался на длинный подъем, спустился, поднялся, снова спустился, и снова поднялся, и на светофоре перед въездом в город свернул направо, потом еще дважды направо, пока не остановился перед входом на кладбище.